PhiloDream

Философия Ницше – онтология хаоса. С первых же строк сбивает с толку апофатический характер штрихов, которыми создается рисунок. Отвращение к догматам веры, недоверие к системе, отказ от понимания статического и динамического, стиснутых границами определений и формул, – это не просто слова, это не благие пожелания, это серьезная заявка на то .

что сделать конечно же невозможно, – шепчет нам привыкший систематизировать, классифицировать, определять, наконец, представлять, рассудок. Кто, в самом деле, может похвастать способностью мыслить без понятий, определений, выводов и прочих "атрибутов" сознания? Хаос . Мы вообще хаос можем определить, – какое хорошее и привычное слово, – или как еще не организацию и порядок, или как уже не оные. До или после. Чего? Нас! Мы – судьи. Это, увы, так несомненно. Экзаменуется метафизика Ницше – какую поставить оценку? Мы прошли мимо, вернее просто не дочитали до того места, где происходит "удар нагваля" и нас отправляют в "состояние повышенного сознания". Роли меняются, мы ученики, внимающие, подстраивающие себя под автора, а не автора под себя. Но насколько у нас хватит напряжения, чтобы удерживать этот груз? После того, как этот вопрос задан, мы снова экзаменаторы.

Являющаяся нам философия имеет крайне странный вид. Нескромность, переходящая в высокомерие, недобросовестность и неточность при использовании понятий и терминов тех или иных философов, чуть ли не возведенная в принцип, прямолинейность при оценке тех или других положений, граничащая с мужицкой грубостью и провинциальным дилетантизмом, – разве все это может считаться подлинно профессиональными чертами философа, или, на крайний случай, общепризнанными нормами выражения мнения? Нас не слышат, мы говорим в пустоту, и сам текст молчит, когда мы говорим, – посмел бы он сказать хоть слово, реакция с нашей стороны была бы мгновенной? "Сила какой-либо натуры сказывается в задерживании реакции, в некоторой отсрочке ее".

Что может быть абсурднее, что может быть опаснее для человека? Обратим внимание на форму: мы спорим, мы возражаем, но, прежде всего мы делаем высказанное выше суждение достойным несогласия, мы ставим его, – пусть только в самом начале, – на одну ступень со своим собственным мнением по этому поводу. Это уже огромный плюс. Жаль, что достижение держится совсем недолго, жаль, что наша сила еще слишком мала, чтобы задержать реакцию, подождать с ответом, дать подействовать на себя смыслу суждения без нашего осмысливания его. Чем усилить и без того достаточно очевидную необходимость продлить действие бездействия по отношению к тексту? Какими средствами заставить себя не строить мост на ту сторону, когда необходимость перебраться туда кажется такой убедительной? Убедительность, конечно, вымышлена потребностью систематизирующего сознания. И если " . скалой силы воли может служить то, как долго мы в состоянии обойтись без смысла в вещах, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире", то нам предстоит заставить сознание действовать вопреки его собственной сущности, вопреки сложившемуся в его русле представлению о каком-либо действовании. Но первым вопросом сознания будет: "А нужно ли вообще действовать так? Зачем?" Мы – экзаменаторы.

Мы не чужды себе, мы себе интересны. Иначе как объяснить тот факт, что мы постоянно оглядываемся ("рефлексируем") и пытаемся представить, как бы мы выглядели со стороны, высказывая те или иные суждения, если в качестве стороны мы могли бы быть сами, а в качестве ее предмета – наша только что созданная абстракция. Ну и пусть. Примем на время правила игры, зная даже тот факт, что список пунктов этих правил постоянно увеличивается пропорционально увеличению рефлексивных актов сознания. Посмотрим на предмет привычным взглядом и выхватим ту его сторону, которая, как кажется, более приспособлена под такое выхватывание. Возьмем наиболее логически выдержанное произведение Ницше, – такого рода характеристика с легкой руки его незабвенной сестрицы Элизабет Ферстер иногда может иметь место, что, по-видимому, не должно нас смущать хотя бы ввиду того, что мораль предполагает права родственников на наследство. Таким произведением считается "К генеалогии морали". Попытаемся, насколько это возможно в нашей ситуации, посмотреть на это произведение не с позиции понимания его содержания, и даже не с позиции представления его формы, а с целью выяснить намерение автора, относящееся именно к этой работе. В подзаголовке мы читаем: "Полемическое сочинение. Приложено в качестве дополнения и пояснения к недавно опубликованному сочинению "По ту сторону добра и зла". Ох уж эти пояснения, прояснения, да и вообще все . яснения. В чем можно усмотреть их сходство? В том, что они всегда создаются под тех, кому поясняют. Иными словами всякое пояснение есть приспособление к читателю. Еще общее, – пояснение есть интерпретация предмета, уже отрефлексированного. Причем, как уже отмечено, интерпретация, рассчитанная под определенную модель понимания, подстроенная под нее. Это произведение написано под нас. Оно фактически является провокационной лакмусовой бумажкой для нашего сознания, на которую мы по привычке торопимся реагировать со всей решительностью. Тот же субстрат вещества, который мы не способны воспринять по причине отсутствия чувств, необходимых для этого, бытийствует без всевозможных пояснений, потому что они, – субстрат и его интерпретация, – друг другу неинтересны, они лежат в плоскостях настолько разных и далеко взаимоотстоящих, что невозможно представить взгляд, одновременно удерживающий их в своих границах. Однако почти незаметно мы продвинулись еще на один шаг, – остережемся качественно характеризовать направление. Мы допустили возможность существования этого самого субстрата, этого как бы онтологически сущего текста, безразличного к ответу на вопрос, есть ли вообще мы – оценивающие, экзаменаторы, судьи. Но что это может значить? Чем это оборачивается для нас, если мы уже не удовлетворяемся уяснением "пояснений", а хотим обладать тем, что поясняется? Это оборачивается, по сути дела, потерей самого дорогого, что у нас есть, – самосознания. Нам нужно перестать оборачиваться, но постоянно смотреть вперед. Однако, предположим, мы достигли этого состояния, но стали ли мы выше, чем были? Или ниже? Да, мы все еще экзаменаторы. Нам все еще недостаточно чувствовать себя просто иными, не уточняя качество и не выясняя свое положение в определенной градации, "таблице благ". "Может показаться, что я уклоняюсь от вопроса о достоверности" – так начинается один из афоризмов Ницше. Начнем так же. Может показаться, что мы уклоняемся от вопроса о достоверности. В самом деле, не пора ли, как говорится, перейти к делу? Не пришло ли время заговорить о достоверности? В конце концов, если мы хотим каким-либо образом прикоснуться к философии, хоть на мгновение окунуться в философский дискурс, уж в этом случае нам не следует отступаться от установившихся метафизических традиций. А они в общем и целом подсказывают нам, чем должна заниматься метафизика (поскольку она занималась этим всегда, в чем совпадают мнения большинства ее представителей). И поскольку мы, в силу осознания собственной слабости, не в состоянии хотя бы формально решительно сменить акценты, как это в свое время сделал Хайдеггер, поставив в качестве основного вопроса метафизики "Как обстоит дело с Ничто?", то мы и спросим себя и Ницше совершенно традиционно: "Как обстоит дело с достоверностью?"